Истоки христианства: Павел и культ Христа

Павел, конечно, был типичным явлением эллинистического мира.Объединенные римским мечом города наводняли бесчисленные лжепророки, прорицатели, учителя мудрости и творцы оригинальных синкретических систем. Каждый из них считал себя осененным благодатью, каждый рассказывал о чудесах и теофаниях, совершенных объектами его поклонения – Митрой и Осирисом, Деметрой или Кибелой (повествование Павла о явлении ему Христа – лишь дань этой традиции, риторическая условность). Многочисленные боголюди и богоматери с их свитами заполняли суеверное сознание той декадентской эпохи, поэтому нет ничего удивительного, что образ Иисуса Мессии, весть о котором распространилась по иудейским диаспорам ойкумены, постепенно растворился в совокупности мифологических переживаний. Стали ходить слухи о чудесном явлении в Палестине очередного богочеловека, подобного Митре или Осирису. Павел лишь придал данным умонастроениям систематически-«рациональную» форму упорядоченной проповеди. Он переделал рассказ о Мессии-Христе в соответствии с категориями языческого мировосприятия и тем самым открыл путь для его широкого распространения в pax Romana. Тем самым он стал подлинным основателем христианской религии. Решающая смысловая перестановка состояла в том, что учение Иисуса было превращено им в учение об Иисусе, пророком которого Павел объявил самого себя. Христос Павла – уже не человек: это полубог, от имени которого ведется повествование. Миф о распятии и воскресении был заимствован из мистериальных культов с их страдающими и воскресающими богами, а владеющая Павлом идея искупления восходит к зороастрийскому религиозному кругу. В зороастрийской книге Иоанна Отец в чертоге совершенства, омываемый светом, обращается к Сыну: «Сын мой, будь моим посланником: отправляйся в мир мрака, где нет ни одного луча света». На что Сын отвечает: «Отец Великий, что сделал я такого грешного, что ты послал меня в самую бездну?». Разумеется, подобные попытки перетолковать учение и жизнь Иисуса (а) в языческо-мистериальном духе встретили резкое неприятие у палестинской общины его настоящих учеников: Павел сам повествует об этом в начале послания к Галатам. Существует загадка так называемого «потерянного послания апостола Павла», на которое он сам ссылается, но которое не сохранилось. Почему оно исчезло из последующего корпуса христианских писаний? В. Розанов вслед за славянофилом Рцы обращает внимание, что это послание быть потеряно вовсе не могло, ввиду прилежного списывания и сохранения всех писаний апостолов и древних учителей церкви. А раз так, то оно должно было быть уничтожено. «Как известно, Апостолы Павел и Петр … были в многолетней вражде между собой, по мотивам хотя и общеизвестным, но без подробностей. Рцы и говорил, что в так называемом “потерянном послании” Апостола Павла содержались мысли ли, сообщения ли исторические этого Апостола “языков”, который и привел все народы к подножию креста и Христа, - до того ужасные, до того опасные и “нечестивые” для всеобщего сознания христиан, что всеобщим, безмолвным и неодолимым движением народы, люди, всякий единичный читатель рвал послание, как только его прочитывал… Рцы обращал мое мнение к мысли о том, что это должно было быть нечто слишком ужасное и притом открывавшееся читателю сразу и резко, сразу и ярко…». Очевидно, это послание как-то «сразу и ярко» проливало свет на тайну христианства, его происхождения как именно «религии Павла», а не Христа. Возможно, там имелись более подробные сведения о конфликте между Павлом и кругом непосредственных учеников самого Христа, так что всякий читавший должен был делать решительный выбор между ними в пользу той или другой партии. А поскольку христианство этот выбор сделать не хотело или не могло, то оно предпочло уничтожить само это послание как таковое.Павлом было совершено еще одно важнейшее преобразование: перенос христианства из арамейского (т. е., собственно, арабского) в греческий культурно-языковой ареал. Вместе с этим состоялось окончательное вхождение новой религии в сферу эллинистических интеллектуальных представлений, не имеющих никакого отношения к миру, в котором жил и проповедовал Христос. Арамейская литература утратила свое значение еще раньше, чем официальная церковь уничтожила ее. Работы апологетов и отцов церкви были развитием не столько учения Христа, от которого сохранились лишь отдельные детали, сколько греческой философии и восточной мистики. Перенос же центра тяжести на Запад в политическом смысле означал выбор в пользу лояльности Риму. В Палестине был народ как политическое сообщество, с которым и имел дело настоящий Иисус (а); здесь же – только разбросанные среди враждебного окружения общины. Назореи считали Павла ренегатом, перешедшим на сторону Рима, но со своей точки зрения он был прав. Что еще ему оставалось действовать, кроме как призывать к покорности римским властям? Однако влияние этого маневра на всю дальнейшую историю поистине трудно переоценить, ибо христианство, в отличие от иудаизма и ислама, с самого начала формировалась как аполитичная, а лучше сказать - неполитическая религия. Это была частная вера участников небольших общин, над которыми тяготела огромная машина языческой империи. Из этого зерна христианство сформировалось, так сказать, как религия без политического органа (что вовсе не исключает сильную политическую хватку его церковных институтов, особенно католического, - наоборот, даже предполагает ее как компенсацию внутренней политической слабости). Это приватная, личная религия, апеллирующая к «я», а не к «мы», к частному, а не публичному пространству. И эту перестановку тоже совершил Павел.Кем же был этот человек? Действительно ли он верил в то, что говорил, или же его учение было лишь средством получения жреческой власти над стадом? Теологический факир и изобретатель культа Христа, он в конечном счете дал лишь удачное дискурсивное выражение тому синкретическому Drang’у, что витал над эпохой. Рим объединил древний мир политически: теперь должна была возникнуть сила, которая дала бы ему также и религиозное единство. Такой силой стал культ Христа, имевший в своей основе реального человека и действительные события, но перетолковавший их в языческо-мифологическом духе, дабы приблизить к пониманию широких масс. В быстром распространении религии Павла важную роль играла массовая потребность в обретении новых форм идентичности в нестабильном и несправедливом обществе. После того как римский меч лишил бесчисленные городские общины средиземноморского мира их суверенитета, рухнула вся нормативная система, на которой основывалась самоидентификация людей древности. Исчезла свободная полисная жизнь с ее публичными культами, богами, празднествами и мистериями. Pax Romana нуждался в более космополитической сети солидарности. На эту роль идеально подошло христианство, предложившее универсалистскую идентичность, в которой все равны: раб и свободный, солдат и чиновник, «эллин и иудей». Секрет его потрясающего успеха состоял в том, что оно пришло в нужный момент. Сначала среди его адептов были преимущественно низшие и средние слои: мелкие торговцы, ремесленники, городские рабы, затем к ним присоединились интеллектуалы, аристократы и военные. В процессе экспансии христианству пришлось выдержать напряженную борьбу с другими синкретическими культами, особенно с митраизмом и гностицизмом, которых оно, однако, не столько отторгало, сколько ассимилировало. В первые столетия своего существования оно напоминало губку, которая абсорбировала все верования и ритуалы римского мира, пытаясь собрать их в упорядоченное целое. «С распространением христианства на более широкие и грубые массы, - говорит Ницше, - которым недоставало все более и более источников христианства, - становилось все необходимее делать христианство вульгарным, варварским, - оно поглотило в себя все учения и обряды всех подземных культов imperium Romanum, всевозможную бессмыслицу больного разума» («Антихристианин», 37). Это хаотичное движение акцептации в целом завершается к IV в., когда доктрина и ритуалистика новой религии кристаллизуются в отвердевших формах. Зарождение Ислама было подобно движению клинка: сразу отвердевший и готовый к бою, врывается он из арабской периферии в мир развитых цивилизаций с их одряхлевшими и сумбурными религиями, с их усталыми людьми, чтобы подчинить себе эти цивилизации «сверху». Напротив, распространение христианства походило на медленное возрастание растения, питающегося соками первозданной почвы: оно втягивало в себя местные верования и культы, перерабатывая их и составляя из них свой собственный ствол. Что-то исчезло, что-то было исключено, а что-то вошло в общую мозаику, пе