Таухид и история: Христианство как синтез двух антиномий

Трансцендентный Бог иудаизма осуществляет в христианстве вторжение в мир посредством языческой имманентности Христа – противоречие, которое определит облик и историю этой религии и от невозможности справиться с которым она в конце концов и сойдет в могилу.«Богочеловечество», однако, есть не выдумка христианства, а подлинная универсалия языческой картины мира, построенной на «слиянии» человека и Божества. «Обожение», «теозис» - это несущий каркас всего манифестанционализма как такового: «Я» должно превратиться в «Оно», «Атман» - стать «Брахманом».Христианский «богочеловек» - лишь один из бесчисленного множества «боголюдей» и «аватар», от Кришны до Мардука, от Митры до Осириса. В мистериальных манифестионалистских религиях небожители-боголюди посредничают между «небом и землей», переживают страдания, нисходят в преисподнюю и воскресают. Наличие далеко идущих аналогий с христианским сюжетом позволило в свое время главе мифологической школы Древсу утверждать, что Христос – мифическая фигура, а Евангелия – результат обрастания мифа реальными подробностями. В действительности дело обстоит как раз наоборот: личность реального человека и Пророка подверглась мифологизации по образу и подобию умирающих и воскресающих богов языческих культов.Таким образом, уникальность христианства состоит в том, что оно ограничило число боголюдей одним, парадоксальным образом «присоединив» этот архетип, пришедший из манифестационалистской картины мира, к трансцендетному Богу иудаизма, относящемуся к совершенно иной, креационистской парадигме. Что, впрочем, легко объяснить историческим происхождением этой религии как синтеза «Афин и Иерусалима», возникшего в иудейской среде Палестины, но вынужденного распространяться среди язычников Римской империи, принимая в себя их верования.Противоречивый христианский синтез, осуществленный лишь внешне, содержал в себе возможности нового расщепления на свои первоначальные составляющие, что и происходило на всем протяжении истории этой религии, которая есть не что иное, как история расколов и ересей. Например, как мы уже видели, пуританский протестантизм Кальвина совершает недвусмысленный возврат к потустороннему Богу Ветхого Завета, наделяемому даже еще более гневными и беспощадными чертами, нежели в традиционном иудаизме. Еще раньше, в эпоху вселенских соборов, ариане, в противовес победившим афанасианцам, доказывали, что Христос есть нечто меньшее, чем Бог, но большее, чем человек; сущность Бога является для него запредельной и недоступной. Несторианство учило, что Христос родился как человек, и только позднее на него снизошел божественный Логос. Наконец, монофизиты полностью растворяли Христа в Боге.Второй, «манифестанционалистский» лик христианства представляли не менее многочисленные «языческие ереси», начиная от Маркиона (называвшего Христа Богом, Бога Ветхого Завета – «злым существом» и отвергавшего воскресение, суд, ад и рай, равно как и иудейские религиозные законы), переходя, далее, к средневековым катарам, докетам и богомилам и, наконец, заканчивая толстовством.Строго говоря, единого христианства не существует. Под этим названием скрывается целый конгломерат верований и культов, скрепленных внешне и поверхностно – главным образом тем, что ставят в центр личность Христа, хотя и совершенно различным образом. Это связано с тем, что, в отличие от Ислама, христианство не возникло сразу в твердых формах, но складывалось в течение нескольких веков, работая как гигантский пылесос, всасывавший в себя самые гетерогенные верования, традиции и культы Римской империи. Единственный способ сохранить единство этого конгломерата – насильственно пресечь свободу мысли и экзегезы. Что и сделала церковь. Но ее институциональный надзор не мог долго сохранять себя, поскольку препятствовал развитию культуры, превратившись для нее в крышку гроба. Европейцам пришлось разбить эту крышку, сокрушив вместе с нею и само христианство.135